Гумилев сердце не болит

Посвящается Анне Ахматовой

Я ВЕРИЛ, Я ДУМАЛ

Сергею
Маковскому

Я верил, я думал, и свет мне блеснул
наконец;

Создав, навсегда уступил меня року
Создатель;

Я продан! Я больше не Божий! Ушел
продавец,

И с явной насмешкой глядит на меня
покупатель.

Летящей горою за мною несется Вчера,

А Завтра меня впереди ожидает, как
бездна,

Иду… но когда-нибудь в Бездну
сорвется Гора.

Я знаю, я знаю, дорога моя
бесполезна.

И если я волей себе покоряю людей,

И если слетает ко мне по ночам
вдохновенье,

И если я ведаю тайны – поэт,
чародей,

Властитель вселенной – тем будет
страшнее паденье.

И вот мне приснилось, что сердце мое
не болит,

Оно – колокольчик фарфоровый в
желтом Китае

На пагоде пестрой… висит и приветно
звенит,

В эмалевом небе дразня журавлиные
стаи.

А тихая девушка в платье из красных
шелков,

Где золотом вышиты осы, цветы и
драконы,

С поджатыми ножками смотрит без
мыслей и снов,

Внимательно слушая легкие, легкие
звоны.

ОСЛЕПИТЕЛЬНОЕ

Я тело в кресло уроню,

Я свет руками заслоню

И буду плакать долго, долго,

Припоминая вечера,

Когда не мучило «вчера»

И не томили цепи долга;

И в море врезавшийся мыс,

И одинокий кипарис,

И благосклонного Гуссейна,

И медленный его рассказ,

В часы, когда не видит глаз

Ни кипариса, ни бассейна.

И снова властвует Багдад,

И снова странствует Синдбад,

Вступает с демонами в ссору,

И от египетской земли

Опять уходят корабли

В великолепную Бассору.

Купцам и прибыль и почет.

Но нет, не прибыль их влечет

В нагих степях, над бездной водной;

О тайна тайн, о птица Рок,

Не твой ли дальний островок

Им был звездою путеводной?

Ты уводила моряков

В пещеры джинов и волков,

Хранящих древнюю обиду,

И на висячие мосты

Сквозь темно-красные кусты

На пир к Гаруну-аль-Рашиду.

И я когда-то был твоим,

Я плыл, покорный пилигрим,

За жизнью благостной и мирной,

Чтоб повстречал меня Гуссейн

В садах, где розы и бассейн,

На берегу за старой Смирной.

Когда же… Боже, как чисты

И как мучительны мечты!

Ну что же, раньте сердце, раньте, –

Я тело в кресло уроню,

Я свет руками заслоню

И буду плакать о Леванте.

РОДОС

Памяти
М. А. Кузьминой-Караваевой

На полях опаленных Родоса

Камни стен и в цвету тополя

Видит зоркое сердце матроса

В тихий вечер с кормы корабля.

Там был рыцарский орден: соборы,

Цитадель, бастионы, мосты,

И на людях простые уборы,

Но на них золотые кресты.

Не стремиться ни к славе, ни к
счастью,

Все равны перед взором Отца,

И не дать покорить самовластью

Посвященные небу сердца!

Но в долинах старинных поместий,

Посреди кипарисов и роз,

Говорить о Небесной Невесте,

Охраняющей нежный Родос!

Наше бремя – тяжелое бремя:

Труд зловещий дала нам судьба,

Чтоб прославить на краткое время,

Нет, не нас, только наши гроба.

Нам брести в смертоносных равнинах,

Чтоб узнать, где родилась река,

На тяжелых и гулких машинах

Грозовые пронзать облака.

В каждом взгляде тоска без просвета,

В каждом вздохе томительный крик, –

Высыхать в глубине кабинета

Перед пыльными грудами книг.

Мы идем сквозь туманные годы,

Смутно чувствуя веянье роз,

У веков, у пространств, у природы,

Отвоевывать древний Родос.

Но, быть может, подумают внуки,

Как орлята тоскуя в гнезде:

«Где теперь эти крепкие руки,

Эти Души горящие – где?»

ПАЛОМНИК

Ахмет-Оглы берет свою клюку

И покидает город многолюдный.

Вот он идет по рыхлому песку,

Его движенья медленны и трудны.

– Ахмет, Ахмет, тебе ли, старику,

Пускаться в путь неведомый и чудный?

Твое добро враги возьмут сполна,

Тебе изменит глупая жена. –

«Я этой ночью слышал зов Аллаха,

Аллах сказал мне: – Встань, Ахмет-Оглы,

Забудь про все, иди, не зная страха,

Иди, провозглашая мне хвалы;

Где рыжий вихрь вздымает горы праха,

Где носятся хохлатые орлы,

Где лошадь ржет над трупом бедуина,

Туда иди: там Мекка, там Медина» –

– Ахмет-Оглы, ты лжёшь! Один пророк

Внимал Аллаху, бледный,
вдохновенный,

Послом от мира горя и тревог

Он улетал к обители нетленной,

Но он был юн, прекрасен и высок,

И конь его был конь благословенный,

А ты… мы не слыхали о после

Плешивом, на задерганном осле. –

Не слушает, упрям старик суровый,

Идет, кряхтит, и злость в его
смешке,

На нем халат изодранный, а новый,

Лиловый, шитый золотом, в мешке;

Подмышкой посох кованый, дубовый,

Удобный даже старческой руке,

Чалма лежит, как требуют шииты,

И десять лир в сандалии зашиты.

Вчера шакалы выли под горой,

И чья-то тень текла неуловимо,

Сегодня усмехались меж собой

Три оборванца, проходивших мимо.

Но ни шайтан, ни вор, ни зверь
лесной

Смиренного не тронут пилигрима,

И в ночь его, должно быть от луны,

Слетают удивительные сны.

И каждый вечер кажется, что вскоре

Окончится терновник и волчцы,

Как в золотом Багдаде, как в Бассоре

Поднимутся узорные дворцы,

И Красное пылающее море

Пред ним свои расстелет багрецы,

Волшебство синих и зеленых мелей…

И так идет неделя за неделей.

Он очень стар, Ахмет, а путь суров,

Пронзительны полночные туманы,

Он скоро упадет без сил и слов,

Закутавшись, дрожа, в халат свой
рваный,

В одном из тех восточных городов,

Где вечерами шепчутся платаны,

Пока чернобородый муэдзин

Поет стихи про гурию долин.

Он упадет, но дух его бессонный

Аллах недаром дивно окрылил,

Его, как мальчик страстный и
влюбленный,

В свои объятья примет Азраил

И поведет тропою, разрешенной

Для демонов, пророков и светил.

Все, что свершить возможно человеку,

Он совершил – и он увидит Мекку.

ЖЕСТОКОЙ

«Пленительная, злая, неужели

Для вас смешно святое слово: друг?

Вам хочется на вашем лунном теле

Следить касанья только женских рук,

Прикосновенья губ стыдливо-страстных

И взгляды глаз не требующих, да?

Ужели до сих пор в мечтах неясных

Вас детский смех не мучил никогда?

Любовь мужчины – пламень Прометея

И требует и, требуя, дарит,

Пред ней душа, волнуясь и слабея,

Как красный куст горит и говорит.

Я вас люблю, забудьте сны!» – В
молчаньи

Она, чуть дрогнув, веки подняла,

И я услышал звонких лир бряцанье

И громовые клекоты орла.

Орел Сафо у белого утеса

Торжественно парил, и красота

Безтенных виноградников Лесбоса

Замкнула богохульные уста.

ЛЮБОВЬ

Надменный, как юноша, лирик

Вошел, не стучася, в мой дом

И просто заметил, что в мире

Я должен грустить лишь о нем.

С капризной ужимкой захлопнул

Открытую книгу мою,

Туфлей лакированной топнул,

Едва проронив: не люблю.

Как смел он так пахнуть духами!

Так дерзко перстнями играть!

Как смел он засыпать цветами

Мой письменный стол и кровать!

Я из дому вышел со злостью,

Но он увязался за мной,

Стучит изумительной тростью

По звонким камням мостовой.

И стал я с тех пор сумасшедшим.

Не смею вернуться в свой дом

И все говорю о пришедшем

Бесстыдным его языком.

БАЛЛАДА

Влюбленные, чья грусть, как облака,

И нежные задумчивые леди,

Какой дорогой вас ведет тоска,

К какой еще неслыханной победе

Над чарой вам назначенных наследий?

Где вашей вечной грусти и слезам

Целительный предложится бальзам?

Где сердце запылает, не сгорая?

В какой пустыне явится глазам,

Блеснет сиянье розового рая?

Вот я нашел, и песнь моя легка,

Как память о давно прошедшем бреде,

Могучая взяла меня рука,

Уже слетел к дрожащей Андромеде

Персей в кольчуге из горящей меди.

Пускай вдали пылает лживый храм,

Где я теням молился и словам,

Привет тебе, о родина святая!

Влюбленные, пытайте рок, и вам

Блеснет сиянье розового рая.

В моей стране спокойная река,

В полях и рощах много сладкой снеди,

Там аист ловит змей у тростника,

И в полдень, пьяны запахом камеди,

Кувыркаются рыжие медведи.

И в юном мире юноша Адам,

Я улыбаюсь птицам и плодам,

И знаю я, что вечером, играя,

Пройдет Христос-младенец по водам,

Блеснет сиянье розового рая.

Посылка

Тебе, подруга, эту песнь отдам,

Я веровал всегда твоим стопам,

Когда вела ты, нежа и карая,

Ты знала все, ты знала, что и нам

Блеснет сиянье розового рая.

УКРОТИТЕЛЬ ЗВЕРЕЙ

…Как мой китайский зонтик красен,

Натерты мелом башмачки.

Анна
Ахматова

Снова заученно-смелой походкой

Я приближаюсь к заветным дверям,

Звери меня дожидаются там,

Пестрые звери за крепкой решеткой.

Будут рычать и пугаться бича,

Будут сегодня еще вероломней

Или покорней… не все ли равно мне,

Если я молод и кровь горяча?

Только… я вижу все чаще и чаще

(Вижу и знаю, что это лишь бред)

Странного зверя, которого нет,

Он – золотой, шестикрылый, молчащий.

Долго и зорко следит он за мной

И за движеньями всеми моими,

Он никогда не играет с другими

И никогда не придет за едой.

Если мне смерть суждена на арене,

Смерть укротителя, знаю теперь,

Этот, незримый для публики, зверь

Первым мои перекусит колени.

Фанни, завял вами данный цветок,

Вы ж, как всегда, веселы на канате,

Зверь мой, он дремлет у вашей
кровати,

Смотрит в глаза вам, как преданный
дог.

ОТРАВЛЕННЫЙ

«Ты совсем, ты совсем снеговая,

Как ты странно и страшно бледна!

Почему ты дрожишь, подавая

Мне стакан золотого вина?»

Отвернулась печальной и гибкой…

Что я знаю, то знаю давно,

Но я выпью и выпью с улыбкой

Все налитое ею вино.

А потом, когда свечи потушат,

И кошмары придут на постель,

Те кошмары, что медленно душат,

Я смертельный почувствую хмель…

И приду к ней, скажу: «дорогая,

Видел я удивительный сон,

Ах, мне снилась равнина без края

И совсем золотой небосклон.

Знай, я больше не буду жестоким,

Будь счастливой, с кем хочешь, хоть
с ним,

Я уеду, далеким, далеким,

Я не буду печальным и злым.

Мне из рая, прохладного рая,

Видны белые отсветы дня…

И мне сладко – не плачь, дорогая, –

Знать, что ты отравила меня».

У КАМИНА

Наплывала тень… Догорал камин,

Руки на груди, он стоял один,

Неподвижный взор устремляя вдаль,

Горько говоря про свою печаль:

«Я пробрался вглубь неизвестных
стран,

Восемьдесят дней шел мой караван;

Цепи грозных гор, лес, а иногда

Странные вдали чьи-то города,

И не раз из них в тишине ночной

В лагерь долетал непонятный вой.

Мы рубили лес, мы копали рвы,

Вечерами к нам подходили львы.

Но трусливых душ не было меж нас,

Мы стреляли в них, целясь между
глаз.

Древний я отрыл храм из-под песка,

Именем моим названа река,

И в стране озер пять больших племен

Слушались меня, чтили мой закон.

Но теперь я слаб, как во власти сна,

И больна душа, тягостно больна;

Я узнал, узнал, что такое страх,

Погребенный здесь в четырех стенах;

Даже блеск ружья, даже плеск волны

Эту цепь порвать ныне не вольны…»

И, тая в глазах злое торжество,

Женщина в углу слушала его.

МАРГАРИТА

Валентин говорит о сестре в кабаке,

Выхваляет её ум и лицо,

А у Маргариты на левой руке

Появилось дорогое кольцо.

А у Маргариты спрятан ларец

Под окном в зелёном плюще,

Ей приносит так много серёг и колец

Злой насмешник в красном плаще.

Хоть высоко окно в Маргаритин приют,

У насмешника лестница есть.

Пусть звонко на улицах студенты
поют,

Прославляя Маргаритину честь,

Слишком ярки рубины и томен апрель,

Чтоб забыть обо всём, не знать
ничего…

Марта гладит любовно полный кошель,

Только… серой несет от него.

Валентин, Валентин, позабудь свой позор,

Ах, чего не бывает в летнюю ночь!

Уж на что Риголетто был горбат и
хитер,

И над тем насмеялась родная дочь.

Грозно Фауста в бой ты зовешь, но
вотще!

Его нет… его выдумал девичий стыд;

Лишь насмешника в красном и дырявом
плаще

Ты найдешь… и ты будешь убит.

ОБОРВАНЕЦ

Я пойду по гулким шпалам,

       
Думать и следить

В небе желтом, в небе алом

       
Рельс бегущих нить.

В залы пасмурные станций

       
Забреду, дрожа,

Коль не сгонят оборванца

       
С криком сторожа.

А потом мечтой упрямой

       
Вспомню в сотый раз

Быстрый взгляд красивой дамы,

       
Севшей в первый класс.

Что ей, гордой и далекой,

       
Вся моя любовь?

Но такой голубоокой

       
Мне не видеть вновь!

Расскажу я тайну другу,

       
Подтруню над ним,

В теплый час, когда по лугу

       
Вечер стелет дым.

И с улыбкой безобразной

       
Он ответит: «Ишь!

Начитался дряни разной,

       
Вот и говоришь».

ТУРКЕСТАНСКИЕ ГЕНЕРАЛЫ

Под смутный говор, стройный гам,

Сквозь мерное сверканье балов,

Так странно видеть по стенам

Высоких старых генералов.

Приветный голос, ясный взгляд,

Бровей седеющих изгибы

Нам ничего не говорят

О том, о чем сказать могли бы.

И кажется, что в вихре дней,

Среди сановников и денди,

Они забыли о своей

Благоухающей легенде.

Они забыли дни тоски,

Ночные возгласы: «к оружью»,

Унылые солончаки

И поступь мерную верблюжью;

Поля неведомой земли,

И гибель роты несчастливой,

И Уч-Кудук, и Киндерли,

И русский флаг над белой Хивой.

Забыли? – Нет! Ведь каждый час

Каким-то случаем прилежным

Туманит блеск спокойных глаз,

Напоминает им о прежнем.

– «Что с вами?» – «Так, нога болит».

– «Подагра?» – «Нет, сквозная рана».
–

И сразу сердце защемит

Тоска по солнцу Туркестана.

И мне сказали, что никто

Из этих старых ветеранов,

Средь копий Греза и Ватто,

Средь мягких кресел и диванов,

Не скроет ветхую кровать,

Ему служившую в походах,

Чтоб вечно сердце волновать

Воспоминаньем о невзгодах.

АБИССИНСКИЕ ПЕСНИ

ВОЕННАЯ

Носороги топчут наше дурро,

Обезьяны обрывают смоквы,

Хуже обезьян и носорогов

Белые бродяги итальянцы.

Первый флаг забился над Харраром,

Это город раса Маконена,

Вслед за ним проснулся древний Аксум

И в Тигрэ заухали гиены.

По лесам, горам и плоскогорьям

Бегают свирепые убийцы,

Вы, перерывающие горло,

Свежей крови вы напьетесь нынче.

От куста к кусту переползайте,

Как ползут к своей добыче змеи,

Прыгайте стремительно с утесов –

Вас прыжкам учили леопарды.

Кто добудет в битве больше ружей,

Кто зарежет больше итальянцев,

Люди назовут того ашкером

Самой белой лошади негуса.

ПЯТЬ БЫКОВ

Я служил пять лет у богача,

Я стерег в полях его коней,

И за то мне подарил богач

Пять быков, приученных к ярму.

Одного из них зарезал лев,

Я нашел в траве его следы,

Надо лучше охранять крааль,

Надо на ночь зажигать костер.

А второй взбесился и бежал,

Звонкою ужаленный осой,

Я блуждал по зарослям пять дней,

Но нигде не мог его найти.

Двум другим подсыпал мой сосед

В пойло ядовитой белены,

И они валялись на земле

С высунутым синим языком.

Заколол последнего я сам,

Чтобы было, чем попировать

В час, когда пылал соседский дом

И вопил в нем связанный сосед.

НЕВОЛЬНИЧЬЯ

По утрам просыпаются птицы,

Выбегают в поле газели,

И выходит из шатра европеец,

Размахивая длинным бичом.

Он садится под тенью пальмы,

Обвернув лицо зеленой вуалью,

Ставит рядом с собой бутылку виски

И хлещет ленящихся рабов.

Мы должны чистить его вещи,

Мы должны стеречь его мулов,

А вечером есть солонину,

Которая испортилась днем.

Слава нашему хозяину европейцу,

У него такие дальнобойные ружья,

У него такая острая сабля

И так больно хлещущий бич!

Слава нашему хозяину европейцу,

Он храбр, но он не догадлив,

У него такое нежное тело,

Его сладко будет пронзить ножом!

ЗАНЗИБАРСКИЕ ДЕВУШКИ

Раз услышал бедный абиссинец,

Что далеко, на севере, в Каире

Занзибарские девушки пляшут

И любовь продают за деньги.

А ему давно надоели

Жирные женщины Габеша,

Хитрые и злые сомалийки

И грязные поденщицы Каффы.

И отправился бедный абиссинец

На своем единственном муле

Через горы, леса и степи

Далеко, далеко на север.

На него нападали воры,

Он убил четверых и скрылся,

А в густых лесах Сенаара

Слон-отшельник растоптал его мула.

Двадцать раз обновлялся месяц,

Пока он дошел до Каира

И вспомнил, что у него нет денег,

И пошел назад той же дорогой.